«Кота Мурра» ждали по ночам...

Поиск, №12-13, 22 марта—4 апреля 1997 г.

ЗНАМЕНИТАЯ СЕРИЯ «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ» РАСКРЫВАЕТ СВОИ СЕКРЕТЫ

Наверное, в домашней библиотеке каждого из наших читателей найдется хотя бы один темно-зеленый томик с надписью «Литературные памятники». Почти полвека книги этой любимой многими академической серии знакомят нас с широчайшей палитрой произведений мировой литературы от глубокой древности до наших дней. Впрочем, несмотря на огромную популярность литпамятниковских книг, история возникновения самой серии и многие последующие страницы ее биографии, связанные с созданием конкретных томов, мало известны читателям. Помочь восполнить этот пробел мы попросили члена редколлегии серии, члена-корреспондента РАН Андрея Михайлова.

— Очень долго существовал миф о том, что инициатором создания серии «ЛП» был академик Сергей Вавилов. На самом деле это не так. Вавилов действительно любил книги, хорошо разбирался в них, но, поскольку он руководил Академией наук СССР, ему было не до частных вопросов книгоиздания. Лишь недавно, тщательно изучив архивные документы, ученый секретарь редколлегии «ЛП» И. Птушкина обнаружила имена реальных основателей серии — ими были А. Дживелегов и А. Эфрос. Эти двое ученых долгое время работали в знаменитом издательстве «ACADEMIA», которое возникло еще в 20-е годы в Петербурге. В 30-х оно перебралось в Москву, его возглавил Лев Каменев, было выпущено более 1000 томов очень хороших книг, среди которых серии «Сокровища мировой литературы», «Классики мировой литературы», но вскоре, вслед за арестом директора, издательство было разгромлено, а готовые рукописи частично попали в Гослитиздат, частично — в Государственный архив литературы и искусства.

В 1947 году Дживелегов и Эфрос, которые курировали в «ACADEMIA» соответственно итальянскую и французскую литературу, предложили возобновить издание уже подготовленных книг. Вавилов эту идею поддержал, и ученым было поручено разработать программу новой серии, которую назвали «Литературные памятники». Уже в 1948 году вышли первые книжки — «Хождение за три моря» Афанасия Никитина — символический приветственный жест в честь провозглашения независимости Индии, «Записки о галльской войне» Юлия Цезаря, а затем и первый том «Опытов» Мишеля Монтеня. Однако вскоре развернулась компания против космополитов, Эфрос был выслан из Москвы, Дживелегов скончался, и дальнейшим воплощением идеи занимались другие люди.

Сейчас мы готовим новый каталог «ЛП» и предполагаем отдать должное этим людям, поместив в нем черновые наброски, планы Дживелегова и Эфроса, чтобы было ясно, с чего все начиналось.

— Андрей Дмитриевич, расскажите о том, как формируется редакционный портфель и чем вы руководствуетесь, называя то или иное произведение «памятником литературы».

— Что касается понятия «литературный памятник» вообще, то, я думаю, каждый его толкует по-своему. Мы считаем, что «ЛП» прежде всего должен быть значительным произведением своего времени. Не обязательно таким, как, например, «Анна Каренина», «Евгений Онегин», «Дон Кихот» — это книги на все времена. Главное, чтобы в нем были отражены художественные, политические, идеологические интересы и вкусы определенной эпохи.

Одновременно это должно быть замкнутое, целостное произведение (как правило, мы не издаем избранных, антологий). Вот, например, у нас вышел небольшой томик Блока — «Изборник», как мы его назвали. Подборку стихотворений для него сделал сам поэт, которому по каким-то причинам не удалось в свое время выпустить такую книжку, поэтому мы имели полное право издать ее как целостное произведение, подготовленное самим автором. Точно так же, не отступая от своих правил, мы издали рассказы Фолкнера. Это были лучшие рассказы, которые он сам отобрал для книжки, выходившей в США.

— Сколько же «памятников литературы» вы «воздвигли» таким образом за полвека?

— Точного количества я вам не назову, поскольку кроме оригинальных томов у нас вышло очень много переизданий. Взять, к примеру, трехтомник того же Монтеня... Первый том очень быстро разошелся, и мы выпустили его повторно, когда выходил второй. Пока готовили третий (уже значительно большим тиражом), вновь исчезли с прилавков предыдущие, и пришлось переиздать их еще раз... Потом, спустя время, к нам снова стали обращаться читатели с просьбой повторить этот трехтомник, так как его опят не было в магазинах, и мы подготовили новое издание, в котором доработали, обновили комментарии, сделали указатель имен, чего не было раньше.

Или другой пример: несколько лет назад мы заново переиздали «Мои воспоминания» Александра Бенуа, потому что в предыдущем издании цензура заставила нас сделать довольно большие сокращения, и в книгу не вошли эпизоды, связанные с тем, как его или его знакомых «уплотняли», выселяли из квартиры, отбирали какие-то вещи...

Кстати, многие издательства, которые в последние годы стали делать репринты с наших давних книг без каких бы то ни было изменений, иногда допускают досадные оплошности. В начале 50-х годов у нас вышла книжка Лукана «Фарсалия», и в статье, сопровождающей текст произведения, Федор Александрович Петровский (очень крупный специалист по литературе Дрвенего Рима) процитировал Сталина, как это было принято в то время, и сделал сноску на брошюру «О ликвидации троцкистов и иных двурушников». Естественно, мы просили издательство «Ладомир», которое взялось выпустить вновь эту книгу, убрать и цитату (там всего-то две строчки), и сноску, но в результате том так и вышел с «троцкистами» и «двурушниками». Так вот, если говорить об общем числе выпущенных книг, то «Литературных памятников» сегодня вышло уже более четырехсот томов.

— Серьезные научные комментарии, которыми вы сопровождаете издаваемое произведение, — одно из несомненных достоинств серии «Литературные памятники». Поскольку готовились они в разное время, часто ли проникали туда идеологические догмы, подобные той, о которой рассказано в последнем эпизоде?

— Что касается комментариев, то на нас действительно оказывали давление, причем с двух совершенно разных сторон. Во-первых, непрерывно шла борьба за объем. Мы хотели делать научный аппарат таким, какой требовался в конкретной ситуации, издательство же «Наука» все время пыталось ограничить нас определенными процентами по отношению к объему произведения, ссылаясь на постановление Комитета по печати. Но ведь никогда нельзя сказать заранее, какой потребуется комментарий. Для одних книг и небольшой наскребешь с трудом, а для других он получается огромным. По поводу идеологического давления расскажу вам такой случай. Выходила у нас «Переписка Ивана Грозного с Курбским», которую цензура никак не пропускала. В то время существовала практика отдавать рукописи на «внутреннее рецензирование», при которой издательство оставляло за собой право сделать рецензию анонимной. Так вот, изучив «Переписку», рецензент предложил вставить фразу о прогрессивности войска опричников. Скрепя сердце, автор статьи подчинился, и после этого книжка «пошла». Или другой пример, уже из моей практики: мы готовили книгу «Приятные ночи» итальянского новеллиста XVI века Страпаролы, в которой в конце каждой новеллы помещалось стихотворение, поначалу кажущееся весьма двусмысленным и даже неприличным. Правда, когда доходишь до последней, восьмой строки, то выясняется, что все вполне пристойно. Ситуация, как в анекдоте: «А вы на кого подумали?» Ну никак и ее не хотели пропускать. Мне поручили найти выход, и я написал специальное введение об особенностях и нравах той эпохи, которое «подкрепил» цитатой Чернышевского (как уже не раз до этого поступал в других ситуациях). В «Что делать?» нашлись подходящие слова о том, что в эпоху Возрождения неприличия имели совсем другой смысл... Только после этого нам позволили: «Издавайте!».

— Сегодня «Наука» перестала быть вашим единственным издателем. Отчего это произошло?

— У редколлегии «ЛП» накопилось немало претензий к «Науке». Книги подолгу задерживали, а то и вовсе «клали на полку», и в конце концов мы заявили, что, коль скоро работа не идет, мы будем искать других издателей. Так началось сотрудничество с «Ладомиром»... Тут же «проснулась» и «Наука» и стала издавать наши книги почем зря, совершенно завалив рынок своими репринтами, которые лежат теперь едва ли не в каждом книжном магазине.

А натянутые отношения с «Наукой» складывались постепенно. Был такой случай. Лет двадцать пять — тридцать назад мы решили издать «Замок» Кафки. Уже был сделан перевод превосходным специалистом Ритой Райт, написана статья, но издательство, увидев готовую книгу, встало на дыбы: «Нельзя по идеологическим соображениям». (Кстати, денег тогда еще не считали, и чтобы мы не сильно расстраивались, нам было сказано: «О переводчице можете не беспокоиться, мы ей все заплатим»). Книга лежала-лежала, и лет восемь назад, уже, как вы понимаете, в совершенно иные времена, мы решили издать ее снова. «Наука» опять: «А может, не стоит?» Тогда мы решили обсудить этот вопрос на редколлегии. И в присутствии представителя издательства я выступил и предложил: "Дорогие коллеги, давайте пойдем навстречу нашим партнерам, не будем больше поднимать вопрос о Кафке, но только напишем обо всем откровенную статью в «Литературную газету». После этого книгу издали...

— Положим, неприятие Кафки по идеологическим соображениям еще понять можно, но что за детективный сюжет, о котором недавно мельком было упомянуто в прессе, предшествовал выходу книги «Жизнеописания трубадуров»?

— Это совсем другая история. Книжку готовил Михаил Борисович Мейлах, сын очень известного литературоведа, специалиста по русской литературе, автора монографии «Ленин и литература», за которую была присуждена Сталинская премия. Сын совершенно не походил на отца. Ему не нравилась обстановка в наших научных учреждениях и не хотелось подчиняться заведенным в них правилам. Приходя в Институт языкознания в Ленинграде, где работал, он обязательно надевал большие турецкие тапочки с загнутыми носами, чем вызывал определенное чувство протеста у других сотрудников. Он приезжал заниматься в публичную библиотеку на велосипеде и сдавал его... в гардероб. Но вместе с тем это человек очень талантливый, эрудированный, прекрасный специалист в области средневековой западноевропейской литературы. По работе он очень много общался с иностранцами, обменивался с ними книгами. Из-за рубежа к нему попадала запрещенная в то время у нас литература, в том числе «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, которую он, не таясь, давал читать знакомым. Кончилось дело тем, что его арестовали в Москве, когда он ехал к друзьям на дачу, и отправили на Лубянку...

Так как следствие длилось достаточно долго, ему разрешили продолжить работу над рукописью литпамятниковской книги «Жизнеописания трубадуров», которую он готовил к печати. Мейлах действительно ею там серьезно занимался, а однажды взял и по латыни написал письмо переводчице (под видом рабочего материала) и якобы сообщил в нем о ходе следствия. В органах госбезопасности люди оказались проницательными, письмо изъяли и обратились на кафедру классической филологии Ленинградского университета, где уловка была быстро раскрыта. Впрочем, времена уже изменились, и больших последствий эта история не имела. Через некоторое время Мейлах вышел на свободу, и книжка с его комментариями, подготовленными в неволе, была опубликована.

— На «Литературные памятники», хотя это далеко не массовая литература, всегда был огромный спрос. На какого же читателя вы все-таки ориентируетесь?

— Поначалу эта серия адресовалась специалистам, и поэтому, несмотря на небольшой тираж в три-пять тысяч экземпляров, книги было несложно купить. Скажем, обойдя крупные магазины Москвы, можно было найти нужный том литпамятников, вышедший даже два-три года назад. Но в начале 60-х годов произошел перелом, связанный с выходом двух книжек. Одна из них — «Жизнь двенадцати Цезарей» Светония. Когда она появилась, поэт Леонид Мартынов невольно сделал ей рекламу, написав совершенно мракобесное, на мой взгляд, стихотворение, смысл которого был в том, что такая литература совершенно никому не нужна, и в нем, как сейчас помню, были строки: «Не раскупается Светоний, двенадцать Цезарей лежат...» Парадокс, но после этого «Цезарей» расхватали, как горячие пирожки, а издательству пришлось выпустить еще один тираж, а потом еще и еще... Параллельно вышли «Опасные связи» Шодерло де Лакло, и эту книжку достать уже было совершенно невозможно: она доставалась в основном делегатам съездов, номенклатурным работникам и другим важным людям. После этого произошло резкое изменение читательского спроса, и тиражи безумно выросли. Даже 100 тысяч экземпляров раскупались мгновенно.

Был случай, когда из-за ажиотажа вокруг «ЛП» разразился громкий скандал. Представьте: в самом центре столицы, у магазина «Академкнига», располагавшегося прежде напротив Моссовета, с ночи стояла толпа: ждали «Кота Мурра» Гофмана, а утром люди с таким напором ринулись внутрь, что выдавили витрину. Естественно, это вызвало недовольство властей, и по распоряжению тогдашнего городского главы Гришина литпамятники в этом магазине больше не продавались, да и вообще, с тех пор их стали не покупать, а «доставать». Ну а за последние десять лет они вновь, как и когда-то, перестали быть предметом ажиотажа, и, с моей точки зрения, так и должно быть. Мы стараемся не ориентироваться на конъюнктуру, и наши книги — это не детектив, а серьезная научная литература.

— Расскажите о ваших новинках.

— Недавно в издательстве «Наука» (с которым мы продолжаем работать, несмотря на появление новых партнеров) вышла сенсационная в определенном смысле книжка «Екатерина II и Г.А. Потёмкин. Личная переписка». В ней использованы архивные документы, во многом до этого не изученные, из которых, в частности, следует, что Екатерина и Потёмкин состояли в браке. Совершенно иначе вырисовываются их характеры. Про Потёмкина вообще мало что известно, кроме того, что существовали «потёмкинские деревни», и отношение к нему, как правило, скептическое, а, оказывается, он был выдающийся человек — и как личность, и как государственный деятель. В издательстве «Ладомир» только что вышла книга «Дневник Чумного Года» Даниеля Дефо.

Кроме того, мы готовим интереснейшее издание «Дон Кихота». Уже выверен старый перевод, написан огромный комментарий, переведен подложный «Дон КИхот», осталось дождаться, когда будет готова статья. Вскоре в издательстве «Ладомир» должны выйти и «Мемуары» кардинала де Реца — одной из колоритнейших фигур Франции XVII века.

— Как вы думаете, что ждет «Литературные памятники» в будущем?

— На мой взгляд, эта серия неисчерпаема. Она будет существовать и в XXII веке, если в то время, конечно, не перестанут читать книги и не придумают взамен что-то еще. Лучше бы, все-таки, читали...

Беседу вела
Светлана Беляева.