О серии «Литературные памятники»

Н.И. Конрад. [О серии "Литературные памятники"]

«Литературные памятники. Итоги и перспективы серии». М., «Наука»,. 1967, стр. 3—25.

Предлагаемый перечень литературных памятников, намечаемых к изданию и уже изданных, своим своеобразием, вероятно, вызовет у некоторых из читателей вопрос: что собственно издается? В списке можно увидеть произведения художественной литературы, сочинения исторические, публицистические и многое другое.

Что же составляет «лицо» серии? И есть ли оно вообще? Мы полагаем, что есть, и именно это и требует разъяснения.

В списке осуществленных изданий мы находим песни «Ши-цзин'а» (Китай, XII—VII вв. до н. э.) и стихи Аполлинера (Франция, 1881 — 1916); XII век до н. э. и наш XX век — таковы крайние хронологические грани наших изданий. Между этими гранями пролегает более чем тридцать веков исторической жизни человечества, отмеченной письменными памятниками; по этим же векам проходят различные народы — «старые», как давно исчезнувшие, так и благополучно существующие и сейчас «молодые», т. е. относительно поздно вступившие на арену общей истории. Такое «шествие» народов отражено и в составе серии, особенно наглядно — в том ее разделе, который отведен эпосу. У нас представлены: эпос вавилонский – «Гильгамеш», индийский—«Махабхарата», китайский — некоторые части «Ши-цзин'а», иранский — «Шахнаме», византийский — «Дигенис Акрит», сербский — в сборнике «Эпос сербского народа», албанский— «Повесть о Скандербеге», огузский—«Книга моего деда Коркута», осетинский — «Нарты», русский — «Илья Муромец», «Слово о полку Игореве», испанский — «Песнь о Сиде»; есть даже «Сказания народов Южного Китая». К этому перечню можно добавить еще проектируемое издание «Песни о Нибелунгах», т. е. эпос немецкого народа. В своих масштабах подобная картина наблюдается и в прочих разделах серии.

Не означает ли это, что перед читателем что-то вроде восстановления «Всемирной литературы» — издания, задуманного в первые годы нашей революции и тогда же частично осуществленного? Мы считаем, что — нет. Наши издания — особого порядка. Издания серии «Литературные памятники» — одно из научных предприятий Академии. Это проявляется и в том, что мы отбираем для издания, и в том, как мы это отобранное предлагаем читателю.

Отбор неизбежен: число памятников мировой литературы настолько велико, что никакая серия охватить их не может. Но принципы отбора могут быть различны. Наиболее распространены серии так называемых «классиков». Под «классическими» в таком случае понимаются те произведения литератур отдельных народов, которые стали как бы общим достоянием культурного человечества. Однако на деле это «общее достояние» обычно ограничивается рамками какого-либо одного культурного ареала, т. е. рамками народов, в своей исторической жизни связанных друг с другом. Поэтому у народов Европы был свой набор классиков, состоявший из памятников литератур европейской античности — греческой и римской, и из произведений, появившихся в средние века и в новое время в литературе новых народов Европы — романских, германских, славянских; свой состав классиков был у народов Среднего и Ближнего Востока, унаследовавших культуру индоиранскую, арабскую и тюркскую; свои классики были у народов Восточной Азии и т. д. Строго говоря, лишь в новейшую эпоху со свойственной ей масштабной культурной
коммуникацией замкнутость этих культур стала расшатываться; и только в настоящее время представление о мировой литературе приняло действительно всеобщий характер. Поэтому в состав классиков у нас сейчас входят, если только взять одну линию эпоса, и греческая «Илиада», и индийская «Махабхарата», и иранская «Авеста», и китайский «Ши-цзин».

Но даже при таком широком понимании состава мировой литературы ассортимент «классиков» все же определялся и определяется объемом и уровнем наших знаний о литературах отдельных народов и качеством оценок произведений. Не подлежит сомнению, что господствовавшее до самого последнего времени представление о мировых классиках было основано на достижениях европейского литературоведения к началу XX в. Однако в течение первой половины XX в. наши знания истории мировой литературы чрезвычайно выросли, особенно отчетливо — в области литератур народов Востока. Так, например, широкий интерес в нашей стране к литературам народов Советской Средней Азии и Закавказья привел к исключительному развороту изучения литератур народов иранских, тюркских, арабских в их древности и в их средневековье. Стали хорошо известны такие огромные и сложные литературы, как индийская, китайская, японская.

Наряду с увеличением объема наших знаний во многом изменились и наши оценки ряда памятников мировой литературы.

Большую роль сыграло наше знакомство с литературоведением в странах Востока, а также возросшее общее понимание мирового исторического процесса.

Все это вместе взятое создало почву для решительного расширения состава мировых классиков — включения в их число произведений, либо до последнего времени недостаточно или неправильно оцененных, либо вообще оставшихся за пределами внимания исследователей. Так, например, сейчас мы безоговорочно включаем
в состав мировых классиков — по разделу рыцарских поэм — не только произведения Боярдо, Ариосто, Тассо, но и Низами, Шота Руставели, Навои.

В таком расширении и состоит одна из задач нашей серии. Однако именно — одна, и притом не главная, не специфическая. Главная задача нашей серии — научная, историко-литературная. Мы стремимся предоставить нашему читателю те произведения какой-либо национальной литературы, которые определяют собою историю этой литературы, т. е. образуют литературно-художественные и культурно-исторические ценности. Как известно, в настоящее время Академия наук Советского Союза ведет работу по созданию «Истории мировой литературы»; наша серия может в какой-то степени показать материальную основу этой истории — те памятники, которыми и определяется история как отдельных литератур, так и всей их мировой совокупности.

При этом мы исходим не из общераспространенного в наше время представления о литературе, а из исторического понимания как самого термина «литература», так и ее материального состава. Однозначного для всех эпох и народов представления — что такое литература и что к ней относится — нет. При определении литературных памятников каждой большой эпохи учитывать исторические различия необходимо, иначе мы рискуем отвергнуть какое-либо произведение, особенно отдаленного прошлого, занимавшее в свою пору почетное место именно в литературе, как, например, трактат Катона «О земледелии»,— отвергнуть на том основании, что в наше время произведения подобного рода в сферу художественной литературы не входят.

Мы учитываем, далее, и другую сторону исторического процесса: действующую в нем преемственность. Созданное в литературе одной эпохи — в своем главном составе — обычно переходит в следующую. Дело при этом не сводится только к превращению старого в «культурное наследие» нового; многое в этом наследии часто меняет свое место в общей системе литературы. «Записные книжки» Вяземского, например, считаются находящимися как бы на периферии русской литературы XIX в.; аналогичные же по жанру «Записки» Сэй Сёнагон в японской художественной прозе X—XI вв. занимают центральное место в системе литературы того времени, ничуть не уступая роману. «Записок» Сэй Сёнагон в нашем списке нет только потому, что они еще не переведены на русский язык, «Записные книжки» же Вяземского есть, и мы без колебаний издали их в составе нашей серии, так как видим в них — в варианте XIX в. — исконный, отмеченный множеством подлинных шедевров особый, законченный в своих структурных признаках, жанр мировой художественной литературы. Учет историчности как самого понятия «литература», так и ее состава, с одной стороны, стремление не терять из виду ни одной линии в историческом движении этой литературы, с другой стороны, таковы научные предпосылки отбора произведений для издания в нашей серии.

Поясним сказанное несколькими примерами.

Каково было представление о литературе и ее составе в Древней Греции? В ее «классический» век, т. е. в средний период ее истории? Об этом можно судить по «Поэтике» Аристотеля.

Литература есть искусство слова. Но искусство слова, лишь один из видов искусства вообще, несет в себе, следовательно, нечто общее с прочими видами. Это общее — самое существо всякого искусства: творчество. Правда, творческая деятельность присуща и природе, но природа творит, не сознавая моментов творческого процесса, человек же эти моменты сознает; природа не ставит перед собой цель, она ее просто достигает; человек достигает цели, ставя ее. Цель эта — воспроизведение действительности. Но не в элементарном понимании — воспроизведение того, что существует: в действительность входит и реально-существующее, и возможное; в ней есть и конкретно-единичное, и отвлеченно-общее. В поэзии, как думал Аристотель, больше второго, в историческом произведении — первого.

Однако в том и другом случае воспроизведение действительности не составляет все в творческом процессе: оно должно создавать «впечатление» и притом не только, вернее даже — не столько познавательное, сколько эстетическое — «удовольствие», как говорит Аристотель. Именно по этому признаку для греков древности произведениями литературы были не только гомеровские поэмы, стихи Сафо, трагедии Софокла, «Диалоги» Платона, но и «История» Фукидида. Фукидид в своем повествовании, разумеется, стремился обрисовать определенную полосу жизни своей страны, т. е. ставил свою задачу, как историк; решал же ее, как литератор: он показывал эту жизнь в впечатляющих картинах, в живых образах, причем лепил эти образы как из рассказов о деяниях этих людей, так и из их слов — речей, которые он вкладывал в их уста; почти публицистическая темпераментность призвана была усиливать то «впечатление», которое хотел вызвать в своем читателе автор.

Образец исторического повествования именно как литературного произведения в указанном, аристотелевском, смысле, представляет «Иудейская война» Иосифа Флавия. Конечно, превращению этого исторического повествования в художественное произведение помогает самый материал: история борьбы маленького народа с самой могущественной в мире того времени силой — Римской империей. Естественно, что автор, сам принадлежащий к этому народу, хоть и перешедший на сторону его поработителя, правда, с мыслью осуществить через него великую историческую, как он полагал, миссию именно своего народа, не мог рассказывать обо всем этом «объективным» тоном историка-исследователя, он писал взволнованным пером литератора. В его произведении есть и своя литературная «кульминация» — рассказ об осаде, взятии и разрушении Иерусалима: тут читатель как бы слышит стон отчаяния.

Подобного рода произведения европейской античности нельзя сопоставлять с работами историков нового времени; во всяком случае — с типичными для этой области творчества; нельзя сопоставлять и с хрониками средневековых авторов; и, конечно,— с «историческими романами»; произведения вроде «Истории» Фукидида в составе греческой литературы — законченный, особый литературно-художественный жанр. Поэтому мы без колебаний и включили эту «Историю» в состав нашей серии.

Литературные произведения на историческом материале мы находим и в литературах средневековья. Мы издали, например, «Повесть временных лет», «Повести о Куликовской битве», Почему? Потому что «повести» русского средневековья, особенно — раннего, входят в систему литературы своего времени на правах одного из ее жанров. В разных формах этого жанра обрабатывался материал, естественно передающийся в манере повествования: исторические события, жизнь отдельных людей, всякого рода сказания, предания. Создавались собственные творческие приемы, отвечающие природе жанра и его цели: не просто «рассказать» о чем-то, а чему-то «научить», причем научить с помощью эстетического, т. е. художественного, эффекта. Таким образом, «повести» с полным основанием могут быть включены в состав литературных памятников.

Сходными причинами объясняется наличие в нашей серии таких произведений, как «Сиасет-наме» (Средняя Азия, XI в.). На первый взгляд это — трактат об управлении государством, т. е. произведение политической, т. е. не художественной, литературы, даже для того времени. Более внимательное рассмотрение, однако, заставляет думать иначе. Автор не просто излагает свои мысли о должном, по его мнению, устройстве государства, о способах и формах управления им; он хочет научить этому и прибегает для этого к лучшему, как тогда считали, средству сделать это наиболее эффективно; он поучает не столько словами, сколько впечатляющими фактами — примерами. Такие примеры у него — не иллюстрации, а структурный элемент самого изложения. «Сиасет-наме» — не политический трактат, а дидактическое произведение, т. е. такое литературное произведение, которое создается введением материала, принадлежащего философии, богословию, морали, истории, даже — науке, в сферу художественно-словесного творчества; такое произведение, которое призвано учить, но учить с помощью эстетического впечатления.

Принадлежность «Сиасет-наме» к художественной литературе своей эпохи подтверждается и органическим вхождением подобных произведений в общую систему литературы этого района мира в X—XIII вв. Ее составляли тогда: лирические стихотворения — «газели», оды — «касыды» таких поэтов, как Рудаки, Насир Хосров, Руми, Саади; четверостишия — «рубай», образцы которых мы находим в творчестве Хайяма; большие эпические поэмы – «маснави» таких авторов, как Фирдоуси, Гургани, Низами; трактаты, вроде «Сиасет-наме» Низам ал Мулька, или многие произведения Ибн-Сины (Авиценны); «беседы» суфийских шейхов,— например, того же Руми. О том, что все эти очень разнородные произведения входили тогда в общую систему художественной литературы не только в условном представлении общества того времени, но и по литературной природе, свидетельствует и то, что даже «трактаты» и «беседы», т. е. произведения, как будто далекие от художественного творчества, создавались средствами как прозы, так и поэзии. На этом основании в нашей серии рядом с «Шах-наме» с полным историко-литературным основанием мог бы появиться и какой-либо философский трактат Ибн-Сины.

Вообще при определении принадлежности какого-либо произведения к литературе своего времени необходимо принимать во внимание характерную для этого времени систему литературы. Так, в систему литературы Китая VII — XII вв. входили: поэзия — стихотворения и поэмы, проза — по жанрам хорошо укладывавшаяся в русла старых школьных категорий европейского литературоведения: повествования, описания, рассуждения. «Повествование» в литературе этих веков представлено новеллами, «описания» и «рассуждения» — произведениями, которые мы — за неимением подходящих специальных терминов — можем называть то «эссе», то «трактатом», то «очерком», то «статьей», а в «описаниях» часто видим — «поэмы в прозе». В составе прозы есть и «предисловия» к сборникам чьих-либо стихов или прозаических произведений и даже «доклады», т. е. записки, адресованные верховной власти,— род не то деклараций, не то призывов, не то увещаний. Для того времени это все была художественная литература, и притом самого высокого плана. В чем же тут видели признаки художественности?

В эпоху, непосредственно предшествующую описываемой, от литератора-художника требовалось «погрузиться в глубины мысли и прийти к красочности и изяществу»: так сказал принц Сяо-тун, просвещенный меценат и литератор XI в. в «Предисловии» к изданному им сборнику «Вэнь сюань» — «Избранного в литературе». Хань Юй, поэт и философ VIII в., думал иначе: «Слово... если оно доходит, это — всё». Основными признаками художественности произведения для него были «точность мысли и ясность ее выражения». Именно эти признаки прежде всего и приложимы к указанным видам прозы. Из всей литературы того времени в нашей серии представлены только «Танские новеллы», т. е. новеллы времен Танской империи в Китае (VII—X вв.), но было бы вполне законно дать и что-либо из указанных «трактатов» или «эссе».

Подобные произведения, впрочем, встречаются и в другие времена: в древности — как, например, изданный нами трактат «О возвышенном»; в новое время —как, например, многие статьи Марата, помещенные в «Избранных произведениях» этого деятеля Великой французской буржуазной революции. Среди последних встречаются свои варианты «докладов». Мы включаем их в состав литературных памятников, учитывая возможность видеть в них своеобразные всходы того, что было посеяно и дало свои плоды гораздо раньше — в давно ушедшие времена. Свой исторический вариант подобной литературы представляют и «Опыты» Монтеня.

Столь же исторически и художественно оправдано включение в число литературных памятников и «посланий». Художественную полноценность этого литературного жанра продемонстрировала уже европейская античность: «Письма» Цицерона или «Письма» Плиния Младшего; подтверждают это качество «послания» в составе упомянутой китайской прозы VII—XII вв.; эпистолярная практика европейского Ренессанса; таковы и «Послания» Ивана Грозного. Мы не остановились и перед тем, чтобы дать что-нибудь из эпистолярной литературы нашего недавнего прошлого: включили, например, в состав серии «Письма» Корниловича. И уж, конечно, не требует особых объяснений включение «Речей» Демосфена, «Апологии» Апулея, «Речей» Цицерона, «Речей» Робеспьера и Марата. Ораторская речь — один из мощных ресурсов литературы; были времена, когда риторика считалась даже важнейшей сферой словесного искусства. Свое значение она не утрачивала никогда, так что мы могли бы с полным историческим и художественным основанием издать собрание судебных речей хотя бы А. Ф. Кони.

Вряд ли есть надобность объяснять наличие в нашей серии произведений поэзии и прозы различных эпох: принадлежность поэзии и этого вида прозы к художественной литературе подтверждается историей культуры всех народов.

***

Представление о составе того, что является литературой в разные эпохи истории у разных народов, служит отправным пунктом нашей работы. Теоретически этого как будто бы и достаточно для определения того, что нам издавать: издано может быть все, что принадлежит литературе. Практически же это — невозможно, и, мы должны выбирать. Чем мы в этом выборе руководствуемся?

Прежде всего мы стараемся учитывать место произведения в системе литературы своего времени. Так, например, обращаясь к классическому периоду римской литературы — времени гражданских войн и принципата Августа, мы видим, что именно в эти два века образовалась своя римская национальная литература, причем образование ее было связано со становлением литературного языка, ставшего «классическим» для последующих времен. Образование такой литературы реализовалось прежде всего средствами прозы — риторической, дидактической, повествовательной. Репрезентативными образцами такой прозы являются произведения Цицерона, Сенеки, Саллюстия, Цезаря. Естественно, мы должны из этой прозы выбрать в первую очередь какое-либо сочинение этих авторов. Ряд таких сочинений в нашей серии и дан. Римская литература, далее, создавалась и средствами поэзии — на основе сочетания эллинской «ученой» поэзии с архаическим латинским эпосом — Лукреций; сочетания александрийской любовной поэзии с мифологической латинской — Катулл. Своего зенита эта поэзия достигла у Вергилия, Овидия, Горация.

Естественно обращение именно к этим авторам — так была бы показана в литературе того времени «эстетика прекрасного». Вполне возможно было бы включить в нашу серию и Тита Ливия с его поэтизацией истории; так была бы показана «эстетика высокого».

Обратимся к французской литературе XVI в. Она создавалась прежде всего в кружке Маргариты Наваррской — одним из первых по времени во Франции очагов ренессансной гуманистической мысли. «Гептамерон» самой Маргариты Наваррской и различные произведения Клемана Маро являются особенно показательными для этого круга литературы. Другой раздел в системе французской литературы того времени составляют произведения Франсуа Рабле, прежде всего его роман «Гаргантюа и Пантагрюэль». Наконец, третьим и особо выразительным разделом является поэзия, в ней — лирика Ронсара и дю Белле. Поэтому появление в нашей серии каких-либо произведений упомянутых авторов вполне оправдано.

Мы наметили издание «Симплициссимуса» Гриммельсгаузена и «Шельмуфского» Рейтера. Какие были основания для их включения в
состав нашей серии?

Произведения эти принадлежат той поре истории немецкой литературы, которую часто именуют эпохой барокко (XVII в.). Для этой поры характерны: ученый классицизм — произведения Опитца и его группы: бюргерская литература — сатирическая на одном полюсе, мистическая на другом; аристократическая литература — так называемый маньеризм. Из этого богатства мы пока выбрали «Симплициссимуса», как самое показательное произведение сатирической линии бюргерской литературы. Учитывая системность литератур каждой большой исторической поры, а в этой системности — противостояние жанров, мы могли бы с неменьшим основанием дать и «Аврору» Якова Бёме — исключительно показательное произведение мистической линии той же бюргерской литературы. Мы должны были бы дать что-либо из литературы маньеризма — какой-нибудь роман Цезена или Циглера. Пока такого памятника дать мы не можем, но предложить «Шельмуфский», как противоположность галантному роману того века, как пародию на такой роман, мы можем.

Таковы первые соображения, которыми мы руководствуемся при выборе памятников,— соображения историко-литературные в приложении к каждой из отдельных литератур. Но помимо рамок отдельных национальных литератур есть и рамки общей литературы человечества, в этих же рамках литературные произведения сопоставляются уже не по месту, занимаемому ими в системе литературы данного времени, а по аналогичным — с точки зрения общественно-исторического существа — историческим эпохам. Наиболее широкое и практически оправдавшее себя представление об общемировом литературном процессе сводится к исследованию литератур древнего мира в трех фазах: ранней — архаической, средней — «классической», поздней — переходной к миру средневековья; литератур средневековья в фазе ранней — переходной от древнего мира, средней — «классической» для средневековой культуры, поздней — ренессанса и просвещения, т. е. переходной к новому времени; литератур нового времени, начинающегося с просвещения. При выборе памятников мировой литературы этих больших эпох мы учитываем соотнесенность — в рамках этих эпох — произведений литератур разных народов. Так, например,— в литературах древнего мира,— выбрав «Жизнеописания» Плутарха, мы могли бы — и это было бы очень показательно — дать и «Жизнеописания» Сыма Цяня; давая «Шахнаме» Фирдоуси, мы могли бы дать поэмы Низами, Шота Руставели, Навои, Ариосто, Тассо и тем самым представить мировую линию рыцарских поэм; если мы даем лирику дю Белле, мы могли бы — на таких же основаниях — дать лирику не только Петрарки, но и Саади, Ду Фу, Цураюки, т. е. показать во всем ее мировом звучании лирическую поэзию эпох, близких по своему культурно-историческому содержанию. Мы можем остановить наш выбор на тех произведениях, которые в плане литературы отражают кризис одной эпохи и предвосхищение другой. Именно такими произведениями, и дать их было бы также показательно, могли бы предстать перед нами три «исповеди»: Аврелия Августина — человека переходной поры от рабовладельческого мира к миру феодальному, Ж. -Ж. Руссо — на переходе от мира феодального к миру капиталистическому, Л. Н. Толстого — на подступах к миру социалистическому. Наконец, мы можем в нашей серии дать произведения, знаменующие не только наступление нового исторического времени, но и возвещающие о рождении литературы этого времени. Именно в в этом плане у нас должны предстать «Разгром» Фадеева и «Железный поток» Серафимовича — эти памятники ранней поры советской литературы, сыгравшие столь большую роль в процессе образования мировой социалистической литературы.

***

Описанные соображения, которыми мы руководствуемся при выборе произведений, намечаемых к изданию, объясняют, что мы даем и почему, т. е. состав нашей серии. Как сказано было выше, требует некоторого пояснения и то, как мы отобранное предлагаем читателю.

Читатель, знакомый с нашими изданиями, несомненно, видит, что основной способ подачи публикуемого памятника — сопровождение его статьей. Именно — сопровождение, а не предварение. Цель статьи у нас — не рекомендация: мы рассчитываем, что уже самое появление какого-нибудь литературного произведения в нашей серии должно быть понято читателем, что оно заслуживает внимания, и статьей мы не стремимся дать справочные сведения о произведении: мы рассчитываем на читателя, обладающего известными общими знаниями в той области, к которой относятся издаваемые произведения; к тому же существуют и справочные пособия разного рода. Мы не стремимся статьей как-то заранее определить впечатление читателя, создать в нем «положительное» или «критическое» отношение к произведению. Вместо этого мы даем само произведение и предлагаем его прочесть с помощью, если это окажется нужным, пояснений или справок, даваемых в «примечаниях»; и только после этого, как нам представляется, читатель может обратиться к статье. В ней дается историко-литературное освещение данного произведения, т. е. определение его места в литературе своей страны и своего времени, его места в мировой литературе, если оно какое-либо место в ней занимает; дается и анализ его — с той стороны, которая характерна для этого произведения. Коротко говоря, мы сопровождаем произведение научной статьей, но не филологической и тем более не специально-текстологической, как во многих других научных публикациях, а историко-литературной.

Все же это — наиболее распространенный, но не единственный способ подачи публикуемого памятника. Иногда требуется и что-то другое. В некоторых случаях для понимания произведения первостепенное значение имеет личность автора. Например, в статье, сопровождающей «Афоризмы» Лихтенберга, охарактеризован прежде всего он сам. Совершенно естественно, что ключом ко всему, что мы издали в составе «Избранных произведений» Максимилиана Робеспьера, является сама личность Робеспьера, как деятеля Великой французской буржуазной революции. Соответственно этому статья именно ему посвящается. При освещении новеллистической литературы итальянского Ренессанса еще со времен А. Н. Веселовского, автора исследования «Боккаччо, его среда и сверстники», установилось обыкновение подходить к произведению со стороны автора, взятого в его культурно-исторической среде. В таком плане и написана статья, сопровождающая «Новеллы» Саккетти.

Есть случаи, когда требуется освещение не суммарное, а дифференцированное — литературоведческое и историческое. Это оказалось необходимым, например, при издании знаменитого романа в письмах — «Опасные связи» Шодерло де Лакло: XVIII век в истории французского общества сам по себе является полноценным сюжетом не только исторического исследования, но и литературно-художественного произведения. Поэтому мы сопровождаем этот роман двумя отдельными статьями.

Совершенно по-особому дана «История о докторе Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике», т. е. так называемая «Народная книга» о Фаусте. Это произведение потребовало помещения рядом с ним свода «различных исторических и легендарных свидетельств о докторе Фаусте», выбранных из разных источников, а также ранних литературных обработок этого материала в форме пьес для кукольного театра. Дана даже «Трагическая история доктора Фауста» Марло и письма Лессинга о Фаусте.

Все это понадобилось для того, чтобы показать не только историко-литературное место «Народной книги», но и ее роль в подготовке сюжетной основы «Фауста» Гете.

И, конечно, особой подачи требуют такие литературные памятники, как, например, «Тарас Бульба» или «Капитанская дочка». Что, собственно, можем сделать мы в нашей серии с подобными произведениями, постоянно переиздаваемыми, затверженными школьным обучением, всесторонне освещенными наукой? Нам кажется, что мы нашли им место и в нашей серии: мы хотим дать читателям все, что нужно не для внешнего — литературного и исторического — понимания этих произведений, а понимания внутреннего — через то, как данное произведение прошло через сознание его творца. Поэтому главное в нашем издании «Тараса Бульбы» — сопоставление двух авторских редакций — ранней, с которой Гоголь начал свою работу над этим сюжетом, и окончательной, к которой он пришел. Сопровождающая статья, естественно, дает литературный анализ этих двух редакций, но она же и вводит читателя в тот идейный круг, в котором находился Гоголь и который влиял на него: именно с этой целью даны мнения об этом произведении Гоголя критиков его времени. Все это имеет одну цель: сделать восприятие читателем этого замечательного произведения русской литературы XIX в. максимально полным, глубоким и историческим.

Близкую, но все же свою собственную цель, имеет и наше издание «Капитанской дочки». В нем дан, конечно, обычный текст этого произведения. Но это — только начальное, хотя и основное, звено целой цепи: текст сопровождается различными вариантами, найденными в рукописях автора, «пропущенной главой», проектом «вступления к роману», преданиями о Пугачеве и записями рассказов о нем современников, сделанными самим Пушкиным, и, наконец, несколькими отрывками из «Истории Пугачевского бунта» и «Рассказом моей бабушки» А. И. Крюкова: словом,— всем, что требуется, чтобы понять и обращение Пушкина к этому сюжету, и его путь по материалам этого сюжета — исследовательский и творческий. Все это, обобщенное в особой статье, позволяет воспринять произведение Пушкина с таким пониманием, как ни в каком другом издании.

Наша работа началась в 1948 г. Началась она по инициативе двух просвещеннейших деятелей нашей Академии, уже ушедших от нас: Сергея Ивановича Вавилова, в то время президента Академии наук, и Вячеслава Петровича Волгина, тогда — ее вице-президента. Однако работа Редакционной коллегии развивалась медленно; отчасти — по новизне самого дела, отчасти — в силу организационных трудностей. Все же с 1948 г. по 1966 г. включительно мы смогли издать 115 литературных памятников, подавляющая часть которых требовала сложной и длительной работы. Ведь своими изданиями мы вводим в наш литературный, литературоведческий и культурный обиход обширный новый материал. Из иностранной литературы укажем хотя бы на свод древней китайской поэзии «Ши-цзин», на древнеиндийскую поэму «Махабхарата», на древнегреческую «Повесть о любви Херея и Каллирои», на византийский эпос «Дигенис Акрит», на стихи и прозу Яна Кохановского, крупнейшего поэта польского возрождения, на «Симплициссимус» Гриммельсгаузена — шедевр немецкой литературы эпохи барокко; из русских — на «Записки й письма» И. И. Горбачевского — литературный памятник декабристского движения, «Капитуляцию Парижа» М. Ф. Орлова, «Русскую демократическую сатиру XVIII в.», рукописи Л. Н. Толстого, относящиеся к повести «Казаки», записные книжки Достоевского, относящиеся к роману «Преступление и наказание». Как было сказано выше, такое введение нового материала мы считаем одной из важнейших линий нашей работы. Особую линию составляет опубликование известных иностранных памятников в новых переводах. Укажем хотя бы на новое издание «Жизнеописаний» Плутарха, на «Песнь о Роланде», на «Опасные связи» Шодерло де Лакло. Русские памятники — из числа хорошо известных — публикуются в связи с новыми задачами их представления читателю, как это сделано, например, с упомянутыми произведениями Гоголя и Пушкина.

В настоящее время мы особенно нуждаемся в помощи наших историков литературы и переводчиков. Помощь эта может выражаться и в замечаниях, и в советах, и в предложениях. Но чтобы получить именно то, что соответствует цели и характеру нашего дела, мы и решили опубликовать список как того, что нами уже издано, так и того, что мы хотели бы издать. Уже из этого списка можно очень отчетливо видеть, что именно мы считаем возможным включать в нашу серию: настоящее же «предисловие», мы надеемся, сделает вполне ясным и научную цель и содержание нашей работы; во всяком случае разъяснит, что нашей работой мы ни подменяем, ни повторяем работу других издательств, выпускающих художественную литературу.